Это понятие является главным в философии Ницше. Он пришел к выводу, что человечество движимо волей к власти. Основополагающим импульсом всех наших действия следует признать только этот источник. Этому понятию предназначалась роль конструктивной идеи, с помощью которой он намеревался заменить все то, что до сих пор считалось философией, и большинство из того, что котировалось как наука. Ницше истолковывает мир, исходя из его философии воли к власти. Власть Ницше понимал как волю к власти, воля к власти - сущность власти. Власть - это не политический феномен по Ницше. Ницше находит, что там, где есть жизнь, всегда также есть и воля к власти. Понять что такое бытие, мы можем лишь через жизнь и волю к власти. Воля к власти ищет то, что есть жизнь на самом деле. Присущая жизни воля к власти - это не воля к жизни как просто жизни. Бытие, которое есть воля к власти, имеет под собой жизнь как нечто, от чего следует оказаться ради подлинного бытия. Воля к власти - это жажда свободы в тех, кто оказался в рабстве, это стремлении господствовать и превосходить других в тех, кто является более сильным и более свободным.
Несмотря на формулы, в которых воля к власти определяется не как воля того или иного существа, но как борьба, стремящаяся лишь поддерживать самое себя, решающие позиции Ницше определяются как раз тем, что воля к власти, хотя всегда однородна, но в своем роде не единственна. Оценки у Ницше всегда кажутся неоднозначными: все зависит от точки зрения, с которой они осуществляются и получают свое особое право. Сущность воли к власти может составлять как собственно власть, так и, наоборот, слабость. Слабость в воле к власти проявляется, например, везде, где побудительной силой выступает необходимость преодоления опасности. Истинная же власть как высокая ценность бытия, будучи осуществляемой в мире, может даже парадоксальным образом отвергнуть путь прямого приумножения власти. Ницше на собственном опыте знает, что у подлинно могущественных борьба идет как против грубой власти, так и против фактического превосходства бессилия, и что парадоксальные отношения власти и ценности достигают в этом своей кульминации. В действительности воля к власти представляет собой свойство, инвариантное для всех нас, как слабых, так и сильных. Это - не что иное, как присущее всему роду живых существ свойство. Что наиболее важно, оно не является неким особым побуждением наряду с другими, например с половым влечением: и половой инстинкт, и потребность утолить голод, и любые другие возможные стремления суть не что иное, как формы или вариации воли к власти. Таким образом, мы вправе сказать, что воля к власти является фундаментальной движущей силой. Однако воля к власти - это не то, чем мы располагаем. А то, что мы собой представляем на самом деле. Не только мы суть воля к власти, а и все вообще в человеческом и животном мире, в мире одушевленном и материальном. Во всем мироздании нет ничего более элементарного, и вообще нет ничего иного, чем это стремление и его разновидности.
Воля к жизни А. Шопенгауэра, воля к власти Ницше
Ницше: Воля к власти - это одна из разновидностей волевых импульсов человеческого поведения. Волю к власти Ницше считал определяющим стимулом деятельности и главной способностью человека. Основой жизни, по Ницше, является воля к власти или тяга всего живого к самоутверждению, всемогуществу, стремлению расширить власть. На протяжении всей жизни человек стремится достичь максимума чувства власти. Ницше презрительно отзывается о простом человеке и возвеличивает прирожденных "аристократов духа". Простые люди никчемны, слабы, половинчаты, мягкотелы, не способны созидать и властвовать. Они – рабы от природы и могут лишь подчиняться. Надо любить не слабого и ближнего, а сильного. (Христианство несправедливо, т.к. уравнивает сильных и слабых, умных и глупых. Воля присуща не всем, а избранным. Простому человеку у Ницше противостоит сверхчеловек – существо высшего биотипа, не принадлежащее ни к одной расе и выращенное элитой общества. Сверхчеловек – это выражение полноты жизни (творческий, культурный человек). Это создатель новых ценностей. Он находится вне всяких моральных норм, вне добра и зла, с особой жестокостью преодолевает тотальную ложь земного мира. Нео европейскому рационализму Ницше противопоставил чувства и инстинкты, обеспечивающие, с его точки зрения, волю к власти. Он полагал, что разум по своей сути ничтожен, логика абсурдна, т.к. имеет дело с застывшими формами, противоречащими динамике жизни.
Главной целью познания Ницше считал овладение миром, а не установление истины, которая тождественна заблуждению. Заблуждение и ложь необходимы, поскольку утешают толпу и помогают аристократам духа самоутверждаться.
Шопенгауэр: Воля к жизни реализуется в человеке путем эгоизма (утверждение собственного существования). Но при этом воля проявляет себя двояко. С одной стороны, она - источник безудержного эгоизма, а с другой - реализует себя в свободе. И поэтому человек может пойти против эгоизма по дороге самопожертвования. Нужно относиться к другому как к самому себе, и обогащать свой духовный мир. Но этот удел только для редких и избранных. Шопенгауэр: «И мы видим очень много людей… трудолюбивых… занятых приумножением богатства». У Шопенгауэра воля - это «вещь в себе». Только воля способна определить все сущее и влиять на него. Воля - это высший космический принцип, который лежит в основе мироздания. Воля - воля к жизни, стремление. В книге Шопенгауэра «Мир как воля и представление», которую сам автор называет «самой серьёзной и самой важной из наших книг», излагается его теория палингенезии. Палингене́зия- теория о том, что воля человека никогда не умирает, но проявляет себя опять в новых индивидах. Вместе с тем Шопенгауэр отвергает основные положения реинкарнации о переселении конкретной души. Теория палингенезии была изложена в сочинении А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» - в частности, в главе «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа».В отличие от открытого индивидуализма, палингенезия рассматривает пространственные границы между людьми метафизически значимыми, т.е. одна личность не может существовать одновременно в двух или нескольких местах пространства.
Философия жизни как философское течение
Реферат >> Философия... жизни в теории. Искусство Шопенгауэр и Ницше трактуют как проявление воли . Но в отличие от Шопенгауэра Ницше волю толкует как «волю к власти» ... , чем Шопенгауэр , Ницше связал волю с феноменом жизни . Ницше не только считал волю к власти определяющим стимулом...
Жизнь Фридриха Ницше
Биография >> Остальные работыЯрко обрисованная Шопенгауэром , привела Ницше к мысли о том, что искать смысл жизни человека в... мысль о том, что чем сильнее воля к жизни , тем ужаснее страх смерти. И как... наиболее нашумевших его книг "Воля к власти" , хотя сам Ницше за ее содержание и смысл...
Философия Ницше переоценка всех ценностей
Реферат >> Философия... власти . В немецкой философии присутствует термин "воля к бытию", введенный Артуром Шопенгауэром . Этот термин Ницше трансформировал в "волю к власти" ... особую актуальность. Формирование личности Ницше и его философии Жизнь Ницше - воплощение самой его...
-
Идеей воли к власти пронизано все творчество философа-пророка, начиная с его первой работы «Рождение трагедии…» , а также с его последней книгой «Воля к власти». Наибольшее идейное сходство с «Волей к власти» прослеживается в произведении, написанном в поэтической форме «Так говорил Заратустра».
Воля к власти, или воля к могуществу, силе выступает, равно как и шопенгауэрова воля к жизни, в качестве воли метафизической. А это значит, что подобно первой, которая воплощала собою волю вообще, ницшеанская воля к власти так же есть воля таковая, единая воля, она есть «глубочайшая сущность бытия» , по отношению к которой воля к жизни есть ее только частный случай.
Потому, по Ницше, иметь волю вообще - это то же самое, что желать стать сильнее. А сама жизнь ценится им как инстинкт роста, устойчивости, накопление сил, власти.
Метафизический характер воли к власти философ-пророк выразил в том, что он именует перспективизмом. «Я представляю себе его так, - пишет Ницше, - что каждое специфическое тело стремится к тому, чтобы овладеть всем пространством, возможно шире распространить свою силу (его воля к власти) и оттолкнуть все то, что противится его расширению.
Но тело это постоянно наталкивается на такие же стремления других тел и кончает тем, что вступает в соглашение («соединяться») с теми, которые достаточно родственны ему - таким образом, они все вместе составляют тогда заговор, направленный на завоевание власти. Но явнее всего это стремление к власти обнаруживается в живых существах, природа которых насквозь «эгоистична». Их «эгоизм» проявляется в самой жизненной силе, которую Ницше определяет как «длительную форму процессов уравновешения силы, в течение которых силы борющихся, в свою очередь, растут в неодинаковой степени».
Стало быть, Жизнь получает свое выражение, прежде всего, в ненасытном стремлении к проявлению власти или в ее применении, пользовании властью как творческим инстинктом.
Тем самым Ницше пытается вывести все влечения живого из воли к власти, с помощью которой стремящиеся к господству, образующие, повелевающие силы все время расширяют область своей власти. Это расширение власти выражается в том, что более слабое влечется к более сильному, оно хочет воспользоваться его прикрытием, слиться с ним. Более сильное, наоборот, стремится отделаться от него: оно не хочет из-за этого погибнуть.
Потому можно сказать, что воля к власти обнаруживается «во всякой комбинации сил, обороняющаяся против более сильного, нападающая на более слабое… Воля к власти может проявиться только тогда, когда встречает противодействие».
Благодаря противодействию осуществляется развитие и совершенствование всего живого, в ходе которого прослеживается не только его усложнение, но и увеличение, умножение его власти. По отношению к человеку и человечеству в целом Ницше усматривает их совершенствование в создании наиболее могучих индивидов, орудием которых делаются массы: «бесчисленное количество индивидов приносится в жертву немногим» , «слабые неудачники должны погибнуть».
Вопреки дарвиновской теории эволюции, которая, как известно, утверждает борьбу за существование, в ходе которой вымирают слабые существа, а выживают наиболее сильные, Ницше отстаивает позицию, согласно с которой, во-первых, борьба за жизнь идет на пользу как слабым, так и сильным; во-вторых, в ходе этой борьбы никакого совершенства существ нет, ибо у каждого типа живых существ есть своя граница: за ее пределами нет развития.
Потому, по словам философа-пророка, «человек как вид не прогрессирует… не представляет прогресса в сравнении с каким-нибудь иным животным».
Стало быть, весь животный и растительный мир, вопреки Дарвину, не развивался от низшего к высшему. А это значит, что в ходе борьбы за существование не было отбора в пользу более сильных, не наблюдался прогресс вида.
Этот факт Ницше объясняет тем, что в силу присущности всем живым существам воли к власти, которая есть последнее основание и сущность всякого изменения, наиболее сильные оказывались слишком слабыми, когда им противостояли организованные стадные инстинкты.
Все это в конечном итоге и привело к возникновению типов декаданса и к метаморфозу высших моральных ценностей: «средние более ценны, чем исключения, продукты декаданса более ценны, чем средние, воля к «ничто» торжествует над волей к жизни».
В дальнейшем этот факт и был возведен христианством в мораль, на которую философ обрушил с присущей ему смертельной ненавистью свои гнев и проклятие.
Таким образом, вопреки дарвиновской теории эволюции, согласно которой виды являются носителями прогресса, развитие идет от низшего к высшему и могучим стимулом в этом развитии выступает инстинкт самосохранения, Ницше полагает, что рост власти некоторого вида менее гарантирован преобладанием его сильных, чем преобладанием средних и низших типов.
С первыми он связывает скорое вымирание, быстрое уменьшение численности вида, последние же имеют сильную плодовитость, устойчивость. И, казалось бы, это состояние устойчивости должно стремиться к самосохранению, но, как показывает практика жизни, «все живое, - по словам Ницше, - … стремится к максимуму чувства власти, в существе своем она есть стремление к большему количеству власти; всякое стремление есть не что иное, как стремление к власти; эта воля остается самым основным и самым подлинным фактом во всем совершающемся».
Проблемы государства, политики, права освещаются Фридрихом Ницше во многих его работах. Осмысление проблем права, государства и политики неразрывно связано у него с пониманием сущности человека и социального бытия.
В качестве основы и сущности социального бытия Ницше берёт не Волю в шопенгауэровском смысле, а «волю к власти». По его мнению, используемые Шопенгауэром понятия «мировая Воля» и «воля к жизни» - пустые слова. «Воли к жизни» не может быть, ибо сама жизнь есть только частный случай «воли к власти». Как первооснова и сущность бытия «воля к власти» не может ни возникнуть, ни уничтожиться: она существует вечно и способна к саморазвёртыванию. «Воля к власти» по Ницше, представляет собой ненасытное стремление воли к проявлению власти, к господству. «Воля к власти» - это «сгусток энергии», «не только комплекс ощущения мышления, но и прежде всего ещё аффект команды», деятельная сила, проявляющая себя во всех сферах жизни. Хотя Ницше и пытается, как ему кажется, подменить иным сущностным содержанием «волю к власти» по сравнению с шопенгауэровской «волей к жизни», всё же его собственная иррациональная первосущность выступает как некая умозрительная сущность, обладающая трансцендентным существованием. Поскольку сущностью бытия выступает «воля к власти» как стремление к господству, как сила, то мир и человек в этом мире представляют собой бесчисленное количество воль и сил, каждая из которых стремится распространить свою волю на всё пространство. Борьба за власть идёт как внутри человека, так и внутри общества.
Человек, согласно Ницше, «высокомерное насекомое», «высшее заблуждение природы», в котором наиболее проявляется «воля к власти». Но человек - одновременно самое страдающее существо, ибо он стремится выделиться, отойти от животного начала в себе, руководствуясь разумом. Причину болезненного бытия человека Ницше видит в тех заблуждениях, которые создаются самим человеком, его разумом. Ницше выделяет ряд заблуждений, которые полезны в жизни человека и общества: истина, мораль, свобода, право. Он отмечает, что все эти заблуждения являются не только творчеством разума, они - проявление: «воли к власти», и необходимы в жизни человека, так как без них последний навсегда «остался бы зверем». Разум, движимый «волей к власти», позволяет человеку стать деятелем культуры.
Различие людей Ницше объясняет неодинаковым количеством «воли к власти»: одни (избранные, аристократия, элита) - одарённые натуры - обладают большим количеством власти, другие низкого происхождения - меньшим. О ценности человека в жизни можно судить по количеству затраченной в нём «воли к власти». Избранные являются, по Ницше, творцами культуры, создателями высших духовных ценностей, но возможно создание ценностей и существование элиты благодаря рабскому труду масс, толпы. Поэтому подчинение и рабство оправданы. Неравенство людей выражает сущность общественной жизни, вечную борьбу за существование и господство сильных над слабыми. Ницше беспощадно критикует все концепции, которые обосновывают как идею изначального равенства, так и необходимость установления равенства людей и их прав. С его точки зрения, «нет более ядовитого яда», чем учение о равенстве, «ибо, кажется, что его проповедует сама справедливость, тогда как оно конец справедливости».
Действительная же справедливость заключена в изначальном признании неравных прав людей, напротив, утверждение равных прав, притязание на них является ничем иным, как несправедливостью. Право в концепции Ницше представлено как нечто производное, вторичное от «воли к власти», рефлекс последней. Будучи проявлением «воли к власти» первое право возникает случайно, как бы на основе насильственного присвоения как результат войны и победы, оно «не есть традиция, приказ, принуждение». Неравенство, по Ницше, является необходимым условием для существования права, поэтому право есть нечто иное, как преимущество сильных над слабыми. Ницше проповедует идею преимущества аристократии, идею правомерности привилегий. Чем большей «волей к власти» одарён индивид, тем ярче выражен в нём инстинкт к господству, тем выше его социальная значимость, а следовательно, тем большие права он имеет в обществе. Наивысшие права имеют аристократы и гении, которых они называют «аристократами духа». Ницшеанскую концепцию можно оценить как «аристократическую концепцию права», или как «теорию аристократического радикализма».
В свою аристократическую концепцию права Ницше вносит элементы теории естественного права, утверждая, что «без договора нет права», ибо договор необходим для закрепления права как результат победы. В этом смысле право характеризуется как признанная и зафиксированная власть. Признав договорную теорию права, он отрицает договорную концепцию государства, согласно которой последнее возникает в результате свободного волеизъявления независимых индивидов с целью обеспечения их прав и защиты их собственности. Так как люди изначально неравны: есть сильные, наделённые большей властью, повелевающие слабые, подчинённые им, - то не может быть никакой речи о договоре как основе возникновения государства. Кроме того, по Ницше, государство не может возникнуть в результате волеизъявления Бога, но только путём насильственного подчинения людям «высшей расы» людей «низшей расы». Государство «есть мудрая организация для взаимной защиты личностей», но одновременно самая чудовищная организация, «самое холодное из всех холодных чудовищ, где медленное самоубийство всех называется жизнь». Именно через государство, его политические организации выражается «воля к власти» господ.
Предположив, что истина есть женщина, – как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину. Да она и не поддалась соблазну – и всякого рода догматика стои"т нынче с унылым и печальным видом. Если только она вообще еще стоит! Ибо есть насмешники, утверждающие, что она пала, что вся догматика повержена, даже более того, – что она находится при последнем издыхании. Говоря серьезно, есть довольно прочные основания для надежды, что всякое догматизирование в философии, какой бы торжественный вид оно ни принимало, как бы ни старалось казаться последним словом, было только благородным ребячеством и начинанием; и быть может, недалеко то время, когда снова поймут, чего, собственно, было уже достаточно для того, чтобы служить краеугольным камнем таких величественных и безусловных философских построек, какие возводились до сих пор догматиками, – какое-нибудь народное суеверие из незапамятных времен (как, например, суеверие души, еще и доныне не переставшее бесчинствовать под видом суеверных понятий «субъект» и Я ), быть может, какая-нибудь игра слов, какой-нибудь грамматический соблазн или смелое обобщение очень узких, очень личных, человеческих, слишком человеческих фактов. Будем надеяться, что философия догматиков была только обетованием на тысячелетия вперед, подобно тому как еще ранее того астрология, на которую было затрачено, быть может, больше труда, денег, остроумия, терпения, чем на какую-нибудь действительную науку, – ей и ее «сверхземным» притязаниям обязаны Азия и Египет высоким стилем в архитектуре. Кажется, что все великое в мире должно появляться сначала в форме чудовищной, ужасающей карикатуры, чтобы навеки запечатлеться в сердце человеческом: такой карикатурой была догматическая философия, например учение Веданты в Азии и платонизм в Европе. Не будем же неблагодарны по отношению к ней, хотя мы и должны вместе с тем признать, что самым худшим, самым томительным и самым опасным из всех заблуждений было до сих пор заблуждение догматиков, именно, выдумка Платона о чистом духе и о добре самом по себе. Но теперь, когда оно побеждено, когда Европа освободилась от этого кошмара и по крайней мере может наслаждаться более здоровым… сном, мы, чью задачу составляет само бдение, являемся наследниками всей той силы, которую взрастила борьба с этим заблуждением. Говорить так о духе и добре, как говорил Платон, – это значит, без сомнения, ставить истину вверх ногами и отрицать саму перспективность, т. е. основное условие всяческой жизни; можно даже спросить, подобно врачу: «откуда такая болезнь у этого прекраснейшего отпрыска древности, у Платона? уж не испортил ли его злой Сократ? уж не был ли Сократ губителем юношества? и не заслужил ли он своей цикуты?» – Но борьба с Платоном, или, говоря понятнее и для «народа», борьба с христианско-церковным гнетом тысячелетий – ибо христианство есть платонизм для «народа», – породила в Европе роскошное напряжение духа, какого еще не было на земле: из такого туго натянутого лука можно стрелять теперь по самым далеким целям. Конечно, европеец ощущает это напряжение как состояние тягостное; и уже дважды делались великие попытки ослабить тетиву, раз посредством иезуитизма, другой посредством демократического просвещения – последнее при помощи свободы прессы и чтения газет в самом деле может достигнуть того, что дух перестанет быть «в тягость» самому себе! (Немцы изобрели порох – с чем их поздравляю! но они снова расквитались за это – они изобрели прессу.) Мы же, не будучи ни иезуитами, ни демократами, ни даже в достаточной степени немцами, мы, добрые европейцы и свободные, очень свободные умы, – мы ощущаем еще и всю тягость духа и все напряжение его лука! а может быть, и стрелу, задачу, кто знает? цель…
Сильс-Мария, Верхний Энгадин, июнь 1885
Отдел первый: о предрассудках философов
Воля к истине, которая соблазнит нас еще не на один отважный шаг, та знаменитая истинность, о которой до сих пор все философы говорили с благоговением, – что за вопросы предъявляла уже нам эта воля к истине! Какие странные, коварные, достойные внимания вопросы! Долго уже тянется эта история – и все же кажется, что она только что началась. Что же удивительного, если мы наконец становимся недоверчивыми, теряем терпение, нетерпеливо отворачиваемся? Если мы, в свою очередь, учимся у этого сфинкса задавать вопросы? Кто собственно тот, кто предлагает нам здесь вопросы? Что собственно в нас хочет «истины»? – Действительно, долгий роздых дали мы себе перед вопросом о причине этого хотения, пока не остановились окончательно перед другим, еще более глубоким. Мы спросили о ценности этого хотения. Положим, мы хотим истины, – отчего же лучше не лжи? Сомнения? Даже неведения? Проблема ли ценности истины предстала нам, или мы подступили к этой проблеме? Кто из нас здесь Эдип? Кто сфинкс? Право, это какое-то свидание вопросов и вопросительных знаков. И поверит ли кто, что в конце концов нам станет казаться, будто проблема эта еще никогда не была поставлена, будто впервые мы и увидали ее, обратили на нее внимание, отважились на нее? Ибо в этом есть риск, и, может быть, большего риска и не существует.
«Как могло бы нечто возникнуть из своей противоположности? Например, истина из заблуждения? Или воля к истине из воли к обману? Или бескорыстный поступок из своекорыстия? Или чистое, солнцеподобное созерцание мудреца из ненасытного желания? Такого рода возникновение невозможно; кто мечтает о нем, тот глупец, даже хуже; вещи высшей ценности должны иметь другое, собственное происхождение, – в этом преходящем, полном обольщений и обманов ничтожном мире, в этом сплетении безумств и вожделений нельзя искать их источников! Напротив, в недрах бытия, в непреходящем, в скрытом божестве, в «вещи самой по себе» – там их причина, и нигде иначе!» – Такого рода суждение представляет собою типичный предрассудок, по которому постоянно узнаются метафизики всех времен; такого рода установление ценности стоит у них на заднем плане всякой логической процедуры; исходя из этой своей «веры», они стремятся достигнуть «знания», получить нечто такое, что напоследок торжественно окрещивается именем «истины». Основная вера метафизиков есть вера в противоположность ценностей. Даже самым осторожным из них не пришло на ум усомниться уже здесь, у порога, где это было нужнее всего, – хотя бы они и давали обеты следовать принципу «de omnibus dubitandum» . А усомниться следовало бы, и как раз в двух пунктах: во-первых, существуют ли вообще противоположности и, во-вторых, не представляют ли собою народные расценки ценностей и противоценности, к которым метафизики приложили свою печать, пожалуй, только расценки переднего плана, только ближайшие перспективы, к тому же, может быть, перспективы из угла, может быть, снизу вверх, как бы лягушачьи перспективы, если употребить выражение, обычное у живописцев. При всей ценности, какая может подобать истинному, правдивому, бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для всей жизни. Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны с ними по существу. Может быть! – Но кому охота тревожить себя такими опасными «может быть»! Для этого нужно выжидать появления новой породы философов, таких, которые имели бы какой-либо иной, обратный вкус и склонности, нежели прежние, – философов опасного «может быть» во всех смыслах. – И, говоря совершенно серьезно, я вижу появление таких новых философов.
